Камиль Зиганшин. «Лохматый»

Камиль Зиганшин родился в 1950 году в Башкирии. Окончил Горьковский политехнический институт.

Автор романов «Скитники», «Золото Алдана», нескольких повестей. Публиковался в столичных журналах. Член Союза писателей России. Живёт в Уфе.

Из распахнувшейся двери шумно вывалились, похохатывая, плотная, похожая на отца дочь Наталья, следом её муж – высокий, жилистый.

– Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замёрзнешь! – позвала она.

– Пора мне ехать, Натаха, – сказал Лапа, кивая на расплющенный между туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись, спустился по ступенькам в необжитый пока двор, направился к переминавшемуся на морозе Гнедко. Ласково похлопал по его литому крупу. Расправил упряжь, взбил в санях сено. Укрылся тулупом и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом мешок муки.

– Бывайте здоровы! Ждём в гости, – крикнул он и, чуть обернувшись, властно позвал собаку: – Лохматый!

Крупный, с мощным загривком, лохматый кобель, крутившийся вокруг, рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина.

Миновав посёлок и густую сосновую посадку, въехали в берёзовый с осиной пополам лес. Солнце скрылось за ощетинившимся верхушками деревьев холмом. Темнело.

Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали.

Неожиданно испуганно зафыркал Гнедко: мерин тревожно прядал ушами и раздувал ноздри. Лохматый прижался к саням.

Лапа обернулся и заметил движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!

Противно заныли пальцы, засосало под ложечкой.

– Но! Но! Пошёл! – сдавленно просипел Лапа, наотмашь стеганув мерина, хотя тот и без того перешёл на галоп и, вскидывая в такт хвост и гриву, нёсся по накатанной дороге.

Волки растворились во тьме.

Лента дороги петлёй огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности вожак неспешно перевалил его и вывел стаю на санный путь к тому месту, куда во весь дух нёсся Гнедко.

Лапа, нахлёстывая коня, лихорадочно соображал, что делать. Он чуял, что петля таит смертельную опасность, но повернуть обратно не решался – посёлок уже был слишком далеко.

«Авось упрежу», – успокоил себя Лапа и нашарил в сене топор.

Внезапно мерин всхрапнул и, взмётывая снег, шарахнулся в сторону – наперерез саням вылетела стая. Мощный вожак с ходу прыгнул на Гнедко. Ещё миг – и тот бы пал с разорванным горлом, но оглобля саданула зверю в грудь, и он рухнул на снег. Лапа опомнился и метнул в стаю мешок муки.

Увесистый куль ещё не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако. За это время Лапа успел выправить сани на дорогу.

– Давай! Давай! – осатанело заревел он, нещадно лупцуя мерина кнутом. Обезумев от страха и боли, Гнедко нёсся, стреляя ошметками снега из-под копыт.

Сани неслись по ухабам, то возносясь, то падая. На поворотах возницу бросало из стороны в сторону. А сзади неумолимо накатывалась голодная стая. Вот вожак, клацая, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пёс в смертельном ужасе прибавил ходу и, изнемогая, запрыгнул в розвальни.

Вытянувшись вдоль узкой колеи, стая стелилась свободно, легко, словно скользя, молча и неотвратимо настигая. Лапа уже слышал прерывистое дыхание. Ещё немного, и волки, пьянея от горячей крови, разорвут, растерзают добычу. Он швырнул на дорогу тулуп. Звери набросились на него, но, обнаружив обман, возобновили погоню с ещё большей яростью.

Человек снимал и кидал в стаю то шапку, то рукавицы, но однажды одураченные серые не обращали на них внимания.

Разгорячённая преследованием стая жаждала крови.

Охваченный страхом Фёдор Дементьевич исступлённо вопил то на коня: «Быстрей, Гнедко, быстрей!», то, оглянувшись, устрашающе тряс топором: «Порублю! Всех порублю!»

Казалось, ещё несколько секунд, и матёрый повиснет на руке, а остальные станут рвать его, ещё живого, на куски… В ногах жался Лохматый. Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнём… Собака… Живая тварь, кровь – вот, что нужно стае! Он пихнул пса навстречу смерти, но бедняга, широко раскинув лапы, удержался.

– Пошёл, паскуда! – срываясь на петушиный фальцет, завизжал разъярившийся Лапа и нанёс сапогом увесистый удар.

Лохматый скособочился и, сомкнув челюсти, мёртвой хваткой вцепился в сани.

Волки были совсем близко. Человек упёрся спиной в передок, поджал ноги и с такой силой ударил по лобастой голове, что пёс, оставив на отполированном дереве борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полоснули истошный визг, глухой рык.

Упряжка промчалась сквозь ольшаник и вывернула из ложбины на заснеженный холм, откуда уже были видны редкие огоньки деревни. Загнанный Гнедко замедлил бег.

Только тут полураздетый Лапа почувствовал, как сотрясается от пережитого ужаса и холода. Закопавшись в сено, он укрылся брезентом и насторожённо вглядывался в удаляющийся, непроницаемо чёрный лес. Страх постепенно отпускал, уходил внутрь.

Въехав в деревню, он попридержал запалённого Гнедко: «Добрый однако ж у меня мерин. Другой не сдюжил бы такой гонки».

Подъезжая пустынной улицей к своей красавице-избе за сплошным крашеным забором, расчувствовался: «Мог ведь и не увидеть более...» Свет в избе не горел.

«Спит чертовка. Ей-то что!» – злился Фёдор Дементьевич на жену, вылезая из саней.

Торопливо открыл ворота, загремел сапогом по двери.

В доме глухо завозились. Вот лязгнул засов, и дверь приоткрылась. Лапа прошёл мимо тощей фигуры в сени. Щёлкнул включателем – темно.

– Лампочка перегорела, Федя, – тихо пояснила жена. Лапа чертыхнулся и скрылся за ситцевым занавесом в жарко натопленной горнице.

– Не думала, что так скоро.

Назавтра ждала, – оправдывалась хозяйка.

– Мечи на стол, замёрз, – скомандовал муж, опускаясь на табуретку. – Эх, Гнедко-то на улице… – и, одевшись и нахлобучив старую ушанку, поспешно выскочил.

Распряг и завёл мерина в тёплое стойло. Накрыл подрагивающие, взмыленные бока попоной. Подложил в кормушку охапку душистого сена.

– Ешь. Это тебе за справную службу, – Лапа протянул руку погладить ухоженную гриву, но мерин почему-то отвернул морду.

– Ты чего?.. Чего ты?.. Эт ты зря! Да если б не Лохматый – нам бы конец! Понимаешь – всем конец! – горячо зашептал, оправдываясь, хозяин. Гнедко, тяжело дыша, упорно смотрел в сторону.

«А может, и не погибли бы, – неожиданно уличил Лапу кто-то изнутри.

– Топором саданул бы одного, глядишь, другим острастка, а то и на порубленного собрата позарились бы».

От этой простой мысли Фёдор Дементьевич сник: «Совсем я расклеился. Чего голову себе морочу… Что сделано, то сделано и сделано правильно».

Проходя мимо конуры, зацепил цепь. Она сиротливо загремела и обожгла сердце болью.

Пересиливая внезапно навалившуюся слабость, он воротился в избу.

В постели Лапа без конца ворочался. Перед взором вновь и вновь возникала одна и та же картина: сквозь вихри снежной пыли взлетает тёмный силуэт, переворачивается в воздухе и скрывается в гуще голодной, разъярённой стаи. Взлетает, переворачивается и…

За окном время от времени раздавались странные, непонятные вздохи. Напряжённо вслушиваясь в них, он незаметно забылся… И опять стая догоняла, окружала его, неумолимо затягивая живую петлю всё туже и туже.

В голове возник нарастающий гул. «А… а… а...» – заметался Лапа.

– Федя, ты чего? Что с тобой? Заболел? – трясла за плечо жена.

Лапа затравленно уставился на неё – не мог взять в толк, где находится – всё ещё жил привидевшимся. Оглядевшись, наконец, узнал дом.

– Фу ты, – облегчённо выдохнул он.

– Чего кричал так, Федя? – допытывалась встревоженная супруга.

– Мяса, видать, переел. Мутит. Не доварила верно… Спи…

Промаявшись почти до утра, Лапа осторожно встал, оделся и вышел в сени. Открыл дверь.

У крыльца из предрассветной мглы проступило косматое чудище: морда в рваных лоскутах кожи, ухо, болтающееся на полоске хряща, слипшаяся в клочья шерсть, злобно ощерившаяся пасть.

– Лохматый?! Ты?! Не может быть…

Растерявшийся Лапа невольно попятился, запнулся и упал…

В голове вновь возник и стал нарастать гул… смерти…

Владимир Пронский,

координатор конкурса

Источник